Музыка и песни из кинофильмов Э. Рязанова
8 декабря, 2014 
mrospr 
Европейские ценности Ангелы Меркель. 16 ноября 2014
6 декабря, 2014 mrospr Майк Гелприн «Свеча горела на столе, свеча горела…»
6 декабря, 2014 mrospr Невероятно сильный рассказ о ближайшем будущем.
Звонок раздался, когда Андрей Петрович потерял уже всякую надежду.
— Здравствуйте, я по объявлению. Вы даёте уроки литературы?
Андрей Петрович вгляделся в экран видеофона. Мужчина под тридцать. Строго одет — костюм, галстук. Улыбается, но глаза серьёзные. У Андрея Петровича ёкнуло под сердцем, объявление он вывешивал в сеть лишь по привычке. За десять лет было шесть звонков. Трое ошиблись номером, ещё двое оказались работающими по старинке страховыми агентами, а один попутал литературу с лигатурой.
— Д-даю уроки, — запинаясь от волнения, сказал Андрей Петрович. — Н-на дому. Вас интересует литература?
— Интересует, — кивнул собеседник. — Меня зовут Максим. Позвольте узнать, каковы условия.
«Задаром!» — едва не вырвалось у Андрея Петровича.
— Оплата почасовая, — заставил себя выговорить он. — По договорённости. Когда бы вы хотели начать?
— Я, собственно… — собеседник замялся.
— Первое занятие бесплатно, — поспешно добавил Андрей Петрович. — Если вам не понравится, то…
— Давайте завтра, — решительно сказал Максим. — В десять утра вас устроит? К девяти я отвожу детей в школу, а потом свободен до двух.
— Устроит, — обрадовался Андрей Петрович. — Записывайте адрес.
— Говорите, я запомню.
В эту ночь Андрей Петрович не спал, ходил по крошечной комнате, почти келье, не зная, куда девать трясущиеся от переживаний руки. Вот уже двенадцать лет он жил на нищенское пособие. С того самого дня, как его уволили.
— Вы слишком узкий специалист, — сказал тогда, пряча глаза, директор лицея для детей с гуманитарными наклонностями. — Мы ценим вас как опытного преподавателя, но вот ваш предмет, увы. Скажите, вы не хотите переучиться? Стоимость обучения лицей мог бы частично оплатить. Виртуальная этика, основы виртуального права, история робототехники — вы вполне бы могли преподавать это. Даже кинематограф всё ещё достаточно популярен. Ему, конечно, недолго осталось, но на ваш век… Как вы полагаете?
Андрей Петрович отказался, о чём немало потом сожалел. Новую работу найти не удалось, литература осталась в считанных учебных заведениях, последние библиотеки закрывались, филологи один за другим переквалифицировались кто во что горазд. Пару лет он обивал пороги гимназий, лицеев и спецшкол. Потом прекратил. Промаялся полгода на курсах переквалификации. Когда ушла жена, бросил и их.
Сбережения быстро закончились, и Андрею Петровичу пришлось затянуть ремень. Потом продать аэромобиль, старый, но надёжный. Антикварный сервиз, оставшийся от мамы, за ним вещи. А затем… Андрея Петровича мутило каждый раз, когда он вспоминал об этом — затем настала очередь книг. Древних, толстых, бумажных, тоже от мамы. За раритеты коллекционеры давали хорошие деньги, так что граф Толстой кормил целый месяц. Достоевский — две недели. Бунин — полторы.
В результате у Андрея Петровича осталось полсотни книг — самых любимых, перечитанных по десятку раз, тех, с которыми расстаться не мог. Ремарк, Хемингуэй, Маркес, Булгаков, Бродский, Пастернак… Книги стояли на этажерке, занимая четыре полки, Андрей Петрович ежедневно стирал с корешков пыль.
«Если этот парень, Максим, — беспорядочно думал Андрей Петрович, нервно расхаживая от стены к стене, — если он… Тогда, возможно, удастся откупить назад Бальмонта. Или Мураками. Или Амаду».
Пустяки, понял Андрей Петрович внезапно. Неважно, удастся ли откупить. Он может передать, вот оно, вот что единственно важное. Передать! Передать другим то, что знает, то, что у него есть.
Максим позвонил в дверь ровно в десять, минута в минуту.
— Проходите, — засуетился Андрей Петрович. — Присаживайтесь. Вот, собственно… С чего бы вы хотели начать?
Максим помялся, осторожно уселся на край стула.
— С чего вы посчитаете нужным. Понимаете, я профан. Полный. Меня ничему не учили.
— Да-да, естественно, — закивал Андрей Петрович. — Как и всех прочих. В общеобразовательных школах литературу не преподают почти сотню лет. А сейчас уже не преподают и в специальных.
— Нигде? — спросил Максим тихо.
— Боюсь, что уже нигде. Понимаете, в конце двадцатого века начался кризис. Читать стало некогда. Сначала детям, затем дети повзрослели, и читать стало некогда их детям. Ещё более некогда, чем родителям. Появились другие удовольствия — в основном, виртуальные. Игры. Всякие тесты, квесты… — Андрей Петрович махнул рукой. — Ну, и конечно, техника. Технические дисциплины стали вытеснять гуманитарные. Кибернетика, квантовые механика и электродинамика, физика высоких энергий. А литература, история, география отошли на задний план. Особенно литература. Вы следите, Максим?
— Да, продолжайте, пожалуйста.
— В двадцать первом веке перестали печатать книги, бумагу сменила электроника. Но и в электронном варианте спрос на литературу падал — стремительно, в несколько раз в каждом новом поколении по сравнению с предыдущим. Как следствие, уменьшилось количество литераторов, потом их не стало совсем — люди перестали писать. Филологи продержались на сотню лет дольше — за счёт написанного за двадцать предыдущих веков.
Андрей Петрович замолчал, утёр рукой вспотевший вдруг лоб.
— Мне нелегко об этом говорить, — сказал он наконец. — Я осознаю, что процесс закономерный. Литература умерла потому, что не ужилась с прогрессом. Но вот дети, вы понимаете… Дети! Литература была тем, что формировало умы. Особенно поэзия. Тем, что определяло внутренний мир человека, его духовность. Дети растут бездуховными, вот что страшно, вот что ужасно, Максим!
— Я сам пришёл к такому выводу, Андрей Петрович. И именно поэтому обратился к вам.
— У вас есть дети?
— Да, — Максим замялся. — Двое. Павлик и Анечка, погодки. Андрей Петрович, мне нужны лишь азы. Я найду литературу в сети, буду читать. Мне лишь надо знать что. И на что делать упор. Вы научите меня?
— Да, — сказал Андрей Петрович твёрдо. — Научу.
Он поднялся, скрестил на груди руки, сосредоточился.
— Пастернак, — сказал он торжественно. — Мело, мело по всей земле, во все пределы. Свеча горела на столе, свеча горела…
— Вы придёте завтра, Максим? — стараясь унять дрожь в голосе, спросил Андрей Петрович.
— Непременно. Только вот… Знаете, я работаю управляющим у состоятельной семейной пары. Веду хозяйство, дела, подбиваю счета. У меня невысокая зарплата. Но я, — Максим обвёл глазами помещение, — могу приносить продукты. Кое-какие вещи, возможно, бытовую технику. В счёт оплаты. Вас устроит?
Андрей Петрович невольно покраснел. Его бы устроило и задаром.
— Конечно, Максим, — сказал он. — Спасибо. Жду вас завтра.
— Литература — это не только о чём написано, — говорил Андрей Петрович, расхаживая по комнате. — Это ещё и как написано. Язык, Максим, тот самый инструмент, которым пользовались великие писатели и поэты. Вот послушайте.
Максим сосредоточенно слушал. Казалось, он старается запомнить, заучить речь преподавателя наизусть.
— Пушкин, — говорил Андрей Петрович и начинал декламировать.
«Таврида», «Анчар», «Евгений Онегин».
Лермонтов «Мцыри».
Баратынский, Есенин, Маяковский, Блок, Бальмонт, Ахматова, Гумилёв, Мандельштам, Высоцкий…
Максим слушал.
— Не устали? — спрашивал Андрей Петрович.
— Нет-нет, что вы. Продолжайте, пожалуйста.
День сменялся новым. Андрей Петрович воспрянул, пробудился к жизни, в которой неожиданно появился смысл. Поэзию сменила проза, на неё времени уходило гораздо больше, но Максим оказался благодарным учеником. Схватывал он на лету. Андрей Петрович не переставал удивляться, как Максим, поначалу глухой к слову, не воспринимающий, не чувствующий вложенную в язык гармонию, с каждым днём постигал её и познавал лучше, глубже, чем в предыдущий.
Бальзак, Гюго, Мопассан, Достоевский, Тургенев, Бунин, Куприн.
Булгаков, Хемингуэй, Бабель, Ремарк, Маркес, Набоков.
Восемнадцатый век, девятнадцатый, двадцатый.
Классика, беллетристика, фантастика, детектив.
Стивенсон, Твен, Конан Дойль, Шекли, Стругацкие, Вайнеры, Жапризо.
Однажды, в среду, Максим не пришёл. Андрей Петрович всё утро промаялся в ожидании, уговаривая себя, что тот мог заболеть. Не мог, шептал внутренний голос, настырный и вздорный. Скрупулёзный педантичный Максим не мог. Он ни разу за полтора года ни на минуту не опоздал. А тут даже не позвонил. К вечеру Андрей Петрович уже не находил себе места, а ночью так и не сомкнул глаз. К десяти утра он окончательно извёлся, и когда стало ясно, что Максим не придёт опять, побрёл к видеофону.
— Номер отключён от обслуживания, — поведал механический голос.
Следующие несколько дней прошли как один скверный сон. Даже любимые книги не спасали от острой тоски и вновь появившегося чувства собственной никчемности, о котором Андрей Петрович полтора года не вспоминал. Обзвонить больницы, морги, навязчиво гудело в виске. И что спросить? Или о ком? Не поступал ли некий Максим, лет под тридцать, извините, фамилию не знаю?
Андрей Петрович выбрался из дома наружу, когда находиться в четырёх стенах стало больше невмоготу.
— А, Петрович! — приветствовал старик Нефёдов, сосед снизу. — Давно не виделись. А чего не выходишь, стыдишься, что ли? Так ты же вроде ни при чём.
— В каком смысле стыжусь? — оторопел Андрей Петрович.
— Ну, что этого, твоего, — Нефёдов провёл ребром ладони по горлу. — Который к тебе ходил. Я всё думал, чего Петрович на старости лет с этой публикой связался.
— Вы о чём? — у Андрея Петровича похолодело внутри. — С какой публикой?
— Известно с какой. Я этих голубчиков сразу вижу. Тридцать лет, считай, с ними отработал.
— С кем с ними-то? — взмолился Андрей Петрович. — О чём вы вообще говорите?
— Ты что ж, в самом деле не знаешь? — всполошился Нефёдов. — Новости посмотри, об этом повсюду трубят.
Андрей Петрович не помнил, как добрался до лифта. Поднялся на четырнадцатый, трясущимися руками нашарил в кармане ключ. С пятой попытки отворил, просеменил к компьютеру, подключился к сети, пролистал ленту новостей. Сердце внезапно зашлось от боли. С фотографии смотрел Максим, строчки курсива под снимком расплывались перед глазами.
«Уличён хозяевами, — с трудом сфокусировав зрение, считывал с экрана Андрей Петрович, — в хищении продуктов питания, предметов одежды и бытовой техники. Домашний робот-гувернёр, серия ДРГ-439К. Дефект управляющей программы. Заявил, что самостоятельно пришёл к выводу о детской бездуховности, с которой решил бороться. Самовольно обучал детей предметам вне школьной программы. От хозяев свою деятельность скрывал. Изъят из обращения… По факту утилизирован…. Общественность обеспокоена проявлением… Выпускающая фирма готова понести… Специально созданный комитет постановил…».
Андрей Петрович поднялся. На негнущихся ногах прошагал на кухню. Открыл буфет, на нижней полке стояла принесённая Максимом в счёт оплаты за обучение початая бутылка коньяка. Андрей Петрович сорвал пробку, заозирался в поисках стакана. Не нашёл и рванул из горла. Закашлялся, выронив бутылку, отшатнулся к стене. Колени подломились, Андрей Петрович тяжело опустился на пол.
Коту под хвост, пришла итоговая мысль. Всё коту под хвост. Всё это время он обучал робота.
Бездушную, дефективную железяку. Вложил в неё всё, что есть. Всё, ради чего только стоит жить. Всё, ради чего он жил.
Андрей Петрович, превозмогая ухватившую за сердце боль, поднялся. Протащился к окну, наглухо завернул фрамугу. Теперь газовая плита. Открыть конфорки и полчаса подождать.
И всё.
Звонок в дверь застал его на полпути к плите. Андрей Петрович, стиснув зубы, двинулся открывать. На пороге стояли двое детей. Мальчик лет десяти. И девочка на год-другой младше.
— Вы даёте уроки литературы? — глядя из-под падающей на глаза чёлки, спросила девочка.
— Что? — Андрей Петрович опешил. — Вы кто?
— Я Павлик, — сделал шаг вперёд мальчик. — Это Анечка, моя сестра. Мы от Макса.
— От… От кого?!
— От Макса, — упрямо повторил мальчик. — Он велел передать. Перед тем, как он… как его…
— Мело, мело по всей земле во все пределы! — звонко выкрикнула вдруг девочка.
Андрей Петрович схватился за сердце, судорожно глотая, запихал, затолкал его обратно в грудную клетку.
— Ты шутишь? — тихо, едва слышно выговорил он.
— Свеча горела на столе, свеча горела, — твёрдо произнёс мальчик. — Это он велел передать, Макс. Вы будете нас учить?
Андрей Петрович, цепляясь за дверной косяк, шагнул назад.
— Боже мой, — сказал он. — Входите. Входите, дети.
Smart Drug: Горе от таблеток для ума
2 декабря, 2014 mrospr Не секрет, что есть слабые школьники и студенты, которые не справляются с учебной программой. Самый известный путь решения этой проблемы это услуги репетитора. Но на продвинутом Западе пошли иным путем, о чем пойдет речь в публикуемом ниже материале.
И в самом деле, порой кажется необходимым подпитывать мозг медикаментами. По мнению некоторых врачей-психиатров, дети, страдающие синдромом дефицита внимания с гиперреактивностью (СДВГ) могут сконцентрироваться и заниматься учебой лишь при условии ежедневного приема лекарственных препаратов, например метилфенидата или «Риталина». В Германии прописываемая суточная доза этого психостимулятора за последние 10 лет увеличилась на 200%; по статистике в каждом классе начальной школе один учащийся принимает «Риталин». Конечно, не у каждого из этих маленьких пациентов наблюдается нарушение психики, чего не скажешь о 10000 малолетних детей в Америке, которые принимают этот препарат, хотя им нет и четырех лет.
С недавних пор эти таблетки стали добровольно принимать и подростки. По результатам опроса проведенного в одном из колледжей Лиги Плюща примерно каждый пятый студент принимает таблетки для ума (SmartDrug) для того чтобы у него получалось учиться лучше. Данный факт объясняется тем, что теперь стало проще чем когда-либо получить рецепт на препарат у врача, так как в настоящее время отношение к диагнозу СДВГ не такое серьезное как прежде. Теперь уже и у взрослых наблюдается та же самая картина – вот ведь как повзрослела детская болезнь! Самое ужасное это то, что непомерное потребление метилфенидата не вызывает опасений у лечащих врачей-психиатров. Уж им ли не знать, что «Риталин» может нарушить аппетит, в результате чего у большинства принимающих его детей наблюдается сильный недостаток веса и впоследствии несоответствие роста и веса. Все это негативно влияет на их развитие. Повышение кровяного давления и учащение пульса как побочные действия таблеток пагубно воздействуют на сердце.
Американские специалисты-нейрологи предупреждают, что особенно большой ущерб «Риталин» может нанести развивающемуся детскому мозгу. Метилфенидат может вызвать продолжительное изменение поведения принимающих его людей таким образом, что они перестанут реагировать на жизненные ситуации и окружающих людей. Об опасных последствиях использования этого средства должен узнать каждый, прежде чем он начнет его принимать. Иначе те люди, которые хотели таким образом поумнеть, окажутся в проигрыше.
Deutschsprachige Online-Zeitungen und Online-Zeitschriften
23 ноября, 2014 mrospr Переводчики, они как котята («Slate.fr», Франция) Пусть они и незаметны взгляду, они существуют и заслуживают не меньше внимания, чем эти маленькие пушистые зверьки. Беранжер Вьенно (Bérengère Viennot)
9 ноября, 2014 mrospr http://inosmi.ru/world/20140930/220595750.html#ixzz3IJMgTL1R
Переводчик — вовсе не ходячий словарь
Словарь — это книга (программа, сайт) со списком слов и их эквивалентами в языке, которым вы плохо или совсем не владеете.
Переводчик — это человек, который работает со словарями, и обратное здесь совершенно неверно. Да, он знает кучу незнакомых вам слов, но он не может наизусть воспроизвести англо-французский Larousse, как архитектор не в состоянии достать из кармана кирпич или арку.
Переводчик — не учитель иностранных языков
Учитель — это тот, кто решил посвятить себя работе с развивающимися мозгами, которые сидят в прыщавых телах с бурлящими гормонами. Он специально учился тому, как вбить иностранный язык им в голову.
Переводчик же — нередко тот еще мизантроп, который испытывают острую аллергию на весь род человеческий, по большей части работает дома за запертыми дверьми и плотно занавешенными окнами и подходит к телефону только, чтобы попросить отсрочку у клиентов и поблажку у соцслужб.
Переводчик — не просто человек со способностями к языкам
Профессия переводчика не сводится к тому, чтобы в совершенстве владеть иностранным языком. Ведь иностранцы и сами прекрасно это умеют (причем гораздо лучше), но далеко не все из них переводчики.
Переводчик воссоздает иностранный текст на языке, который могут понять его соотечественники. Он читает текст, анализирует его, понимает, отходит от слов и выдает его смысл на родном языке. Он переносит и адаптирует его культуру. Он переводит не слова, а стоящие за ними мысли.
Поэтому его перевод такой фразы:
«The guy looked hairy at the heel. He grasped her phone and did a runner. Never mind, she thought, I have enough at home to cobble dogs with»
Не будет выглядеть как:
«Парень посмотрел волосатые на пятку. Он схватил ее за телефон и сделал бегуна. Не берите в голову, она думала, что у меня много дома на скорую собак с».
Переводчик не боится Google
Вчитайтесь в предыдущий параграф. Этот ужас — работа переводчика Google.
У переводчика нет уймы свободного времени
Когда у переводчика появляются дети, ему, как и любому другому работающему человеку, нужно куда-то пристроить потомство. Потому что у него никак не получится переводить статью о войне в Сирии, рекламный буклет, руководство по высшему пилотажу или инструкцию к ядерной бомбе с плачущим ребенком на коленях. Или в парке с коляской. Или на кухне. Или если его каждые пять минут прерывают. Если бы следить за ребенком было легко и просто, все брали бы своих отпрысков с собой на работу.
Письменный переводчик не работает устно
Одни переводчики занимаются текстовыми документами. Другие работают устно. Тут и там задействованы разные области мозга, используются разные техники. Поэтому хватит недовольно морщиться, если вам говорят, что не работают в кабинке в наушниках и с микрофоном. Да, мы не в ООН, но зато при желании можем сидеть хоть в пижаме.
Переводчик работает не на карманные деньги
Переводчик должен зарабатывать на хлеб, как и любой другой человек, но к тому же еще и сильно зависит от прихотей и капризов клиентов. «Ты много работаешь, но ведь и зарабатываешь, наверняка, тоже неплохо. Это здорово!» — такую фразу можно нередко услышать из уст благонамеренных, но не особенно разбирающихся в деле людей. На самом деле картина скорее выглядит так: «Я много работаю, и за этот месяц, вкалывая по десять часов в день, наверное, получу 2 500 евро. Это еще не считая налогов…»
Переводчик не горит желанием работать в бюро
Во всяком случае, далеко не в каждом. Такие конторы как Textmaster имеют наглость платить своим переводчикам по центу за слово. Учитывая, что переводчик переводит за день в среднем 2 000 слов (с учетом поиска справочной информации и вычитки), то при стандартной рабочей неделе по таким расценкам у него за месяц набежит чуть больше 400 евро.
В какой еще профессии людям платят по 20 евро в день? (Такого не достойны лоботрясы-прогульщики, не говоря уже о людях с высшим образованием). Если агентство предлагает меньше десяти центов за слово, знайте же, что к концу месяца переводчик с детьми могут умереть с голода (картина, конечно, не так страшна, как страдающий котик, но, согласитесь, тоже весьма неприятна).
Переводчик не переводит на абы какой язык
Сознательный переводчик всегда переводит на родной язык, потому что прекрасно понимает всю его логику и досконально знает культуру. Умение переводить в первую очередь означает умение писать. В противном случае это ощущается при чтении (и к тому же отбирает хлеб у других переводчиков).
Так, зачем же выбирать нестабильную, плохо оплачиваемую, непонятую и неоцененную профессию без отпусков и пособий по безработице, для работы в которой еще и нужно долго учиться?
Зачем терпеть, что вас называют тем, кто делает (переводы), а не является (переводчиком)?
Все дело в том, что, несмотря ни на что, возможность переводить (зачастую) интересные тексты, скрючившись в несуразной позе в пижаме, по-своему тоже бесценна.
Оригинал публикации: Les traducteurs sont des chatons
Опубликовано: 20/03/2014 19:46
10 Gründe, warum Deutschland ohne Ausländer ziemlich trostlos wäre
9 ноября, 2014 mrospr Прагматика перевода
9 ноября, 2014 mrospr
Замечательная статья.
Не надо преподавателю лекцию читать на тему,
что такое прагматика перевода,
прагматическая адаптация и прагматическая адекватность.
Можно просто порекомендовать прочесть эту статью.
Ирина Убоженко
Если бы Холден Колфилд говорил по-русски («New Yorker», США)
Рид Джонсон (Reed Johnson)
