Вот перевод, о котором мне хотелось бы высказать свое мнение:

ДЛЯ ТЕБЯ, ЛЮБОВЬ МОЯ

Ж. Превер

Я пошёл на птичий рынок

И купил я птиц

Только лишь для тебя,

Для тебя, любовь моя.

Я пошёл и купил

Тебе цветов,

Тебе, моя любовь.

И отправился я потом

Туда, где железный скупают лом.

И цепей железных купил тебе я,

Тебе, любовь моя.

Я пошёл на рынок цветов,

Средь цветов искал любовь.

Я тщетно искал среди рабынь тебя,

Но ведь ты не рабыня, любовь моя.

Перевод с французского М. Галушкиной

На фоне удачного (и по содержанию, и по форме) начала огорчили отклонения от оригинала в конце».

Но давайте сначала взглянем на оригинал. В нем нет рифм, структура очень четкая, из четырёх фрагментов, с повторами. Вот подстрочник:
Я пошёл на птичий рынок
И купил птиц
Для тебя, любимая.

Я пошёл на цветочный рынок
И купил цветов
Для тебя, любимая.

Я пошёл на рынок железного лома
И купил цепи,
Тяжелые цепи
Для тебя, любимая.

Я пошёл на рынок рабынь
И искал (там) тебя,
Но я не нашёл тебя,
Любимая.

Вот, собственно, и все. Боюсь, что переводчик, по-видимому, руководствовался принципом «сделайте нам красиво». Простота Превера его не покорила, про цветы зачем-то сказано дважды (рабыни, таким образом, появляются на цветочном рынке!), добавлены рифмы (что само по себе, конечно, не преступление, и для русского читателя это бывает очень даже хорошо — ниже я остановлюсь на этом подробнее), и появилось неудачное (для смысла данного стихотворения, где на каждом рынке что-то продают) слово «скупают» — явно ради подгонки под русский стихотворный размер (что тоже не преступление, пока жертвы, приносимые ради рифмы и размера, не начинают «зашкаливать»).
Но наибольшей переводческой ошибкой видится мне «мораль» в конце! Читатель, дескать, может оказаться глуповат, неплохо бы дать ему разъяснения… Автор (Превер) не счёл нужным «разжевывать», ну так мы его поправим. Так что главное в моей критике этого перевода направлено против «поправляющей автора» концовки. Молодому переводчику все-таки важно знать, что он не «дополнять» автора призван, а намеки переводить намеками,

без искажений в сторону их растолковывания.

В остальном мне представляется, что попытка перевода интересна и ценна тем, что переводчик постарался приблизить верлибр, которым написан оригинал, к более привычным русскому восприятию стихотворным формам. В последних двух четверостишиях появляется рифма, стихотворный размер. Хорошо ли это, правильно ли, ведь это «искажает» черты оригинала? Об этом можно спорить, но невозможно не признать разумными мотивы, которыми руководствуются переводчики — и М. Галушкина в их числе, — когда они выбирают такую замену. Ведь в русской поэтической традиции соблюдение основных формальных признаков стиха: наличия стихотворного размера и рифмы — является для большинства читателей неотъемлемым условием восприятия текста как стихотворного. Полное отсутствие размера и рифмы, конечно, не выбрасывает текст за рамки поэзии, но создает определенный дискомфорт в восприятии читателем текста как именно «стихотворения». Таким образом, переводчик принимает решение все-таки последовать неким принципам, доминирующим в русской литературе, где поэзию делает поэзией не только «поэтическое видение мира», но и привычный формальный облик стиха. Не могу не оценить готовность переводчика бесстрашно идти по этому более трудному, конечно же, пути! И, приветствуя эту попытку, хочу высказать надежду, что укладывание смысла в неизбежно более жесткие рамки, каковыми являются размер и рифма, не будет приводить к очень уж серьезным потерям для смысла стихов. Желаю автору перевода удачи на поприще поэтического перевода!

Олехова Ирина Алексеевна, переводчик французских песен, член секции художественного перевода Союза переводчиков России (Москва).