Это была его вторая летняя поездка на термальный курорт в Баденвейлере, куда он был приглашен на высокооплачиваемую должность дирижера, руководителя местного оркестра. Концерты шли с различной развлекательной программой три раза в день, после обязательных репетиций. По вторникам был выходной.

Большинство музыкантов были, как и он, из Польши, Чехии или Словакии. С оркестром выступали пианист Ян, его старый друг по работе в Варшаве, первая скрипка Крцыстов из Кракова, его коллега Лешек из Ясло. Со вторыми скрипками, Пиотром и Славомиром, он познакомился на концерте в Закопане. Виолончелист Сергиуш играл тут уже несколько лет. Его сольные партии стали кульминацией выступлений оркестра. Тромбонист Мариан тоже не был здесь новичком.

Музыканты немцы забрали себе в оркестре контрабас, флейту, кларнет, ударные инструменты и трубу. С другими оркестрантами они общались мало. Один лишь контрабасист Гельмут ходил с ним и Яном по вечерам в курортное кафе посидеть за кружкой пива. Но даже и он порой проявлял высокомерие, когда он полагал, что, прежде всего, Пиотра и Славомира нужно хорошенько песочить, если они исполняют свои особо сложные скрипичные партии без должного старания. Гельмут говорил это благозвучными и правильными словами, будто бы он был  их наставником.

Концертный сезон продолжался с марта по октябрь. Отработав семь месяцев за приличную плату, он мог зимой посвятить себя какому-нибудь другому занятию. Анджея прекрасно устраивал такой график работы, и ему нравилось так зарабатывать себе на жизнь. Правда, такой уклад жизни не способствовал сохранению семьи. Его тяжелые последствия ему пришлось пережить. Пока дети были маленькими, все было нормально. Каждое лето он проводил с семьей там, где работал. Но как только дети пошли в школу подобной кочевой жизни пришел конец. С этих пор он большую часть времени жил один в дешевых отелях и вечером, после выступлений, чтобы не скучать отправлялся в бар, где знакомился с какими-нибудь молодыми женщинами и коротал с ними ночи. Вскоре его брак рухнул. Последняя предпринятая им попытка примирения со своей женой Анной в прошлом году в Баденвейлере с треском провалилась. Она спешно собрала чемодан и уехала обратно в Варшаву. Он  почувствовал себя старым и опустошенным и глушил тоску и обиду разгульной жизнью. Пользуясь своим положением руководителя, ему легко удавалось завлекать молодых женщин из своего  оркестра, с которыми он на ночь забывался. Ни одна из них для него ничего не значила. Ну, хотя бы самую малость. Уже на следующее утро он едва смог их узнать, когда они ему улыбались при встрече.

Этим летом он чувствовал себя немного бодрее. По приезду сюда ему показалось, будто бы он попал в чужой город. Еще год назад Баденвейлер был городом его жены Анны, которой он благоволил во всем. А она терпеть не могла немцев с их щепетильностью и чистоплюйством.

Больше всего его поразило весеннее буйство красок, пришедшее на смену долгой зиме. Зазеленели трава в парках и лесистые холмы, заалели красные черепичные крыши церквей, расцвели в саду пышным цветом бордовые розы. Лучи яркого солнца освещали цветочные поляны желтых нарциссов, голубых гиацинтов и красных тюльпанов. Он едва узнал утопающий в цветах город.

Как ему с женой не нравился бетонный козырек местного крытого концертного павильона, где он дирижировал оркестром. В  критическом запале они даже обвиняли в сплошном брутализме немецких архитекторов построивших отель «Шлоссберг» с его разноуровневыми этажами, получившими забавные названия, и читальным залом, где не было ни одной зарубежной газеты. 

Сейчас, выступая на сцене перед зданием отеля, он находил, что его архитектура не так уж и плоха. Оно хорошо вписывалось в окружающий горный ландшафт, не умаляя его величия. По вечерам, когда включали иллюминацию, на его фоне прекрасно смотрелись освещенные древние руины на вершине. Брутализм из облика здания исчезал, и оно смотрелось как обычное архитектурное сооружение, служившее местом отдыха для приезжавших сюда людей. В такие моменты ему нравилось стоять на сцене в лучах прожекторов в картинной позе со скрипкой, зная, что он неотразим. Ну а если партер и балкон концертного павильона были заполнены до отказа, то он играл словно в трансе.

Ведь все присутствовавшие здесь люди пришли сюда именно к нему, а не остались смотреть телевизор. Ему было известно, что почти в каждом пансионате есть телевизор, а в более дорогих отелях телевизоры имелись в каждом номере. И, тем не менее, люди приходили на концерты. Даже в любую погоду. Они не покидали свои места даже в дождь. Публика была разная. Одни шли на концерт бодрым шагом, другие семенили мелкими шажочками, третьи шли, опираясь на костыли, или передвигались на кресле-коляске. Кто-то приходил в одиночку, кто-то в компании. Приводили с собой детей или внуков. И все они находили на это время, что казалось ему крайне удивительным. Прежде всего, сам факт наличия людей, у которых было время, и которые имели возможность располагать им.

Разумеется, что все они порой подтрунивали над пестрой концертной программой оркестра, состоящей из популярных и приятных для слуха мелодий веселых вальсов, цыганских романсов, танго и всевозможных попурри из них. Мелодий, которые им нравились и пробуждали в них чувства. Простые мелодии, простые, но не менее важные, чувства. Он был убежден, что это действительно так. Раньше местные врачи не зря советовали своим пациентам прислушиваться к приятно звучащим музыкальным композициям. В них была какая-то неведомая сила, которая его восхищала. Как руководитель курортного оркестра он испытывал чувство сопричастности к вековой культуре, которая должна была служить людям. В подобные моменты он ощущал себя вне времени, словно вековые деревья в курортном парке. Да и молодые музыканты в оркестре все же испытывали нечто похожее. Как бы они не противились тому, что они исполняли, но и их душу наполнял благоговейный трепет, когда они стояли на сцене перед аплодирующей публикой. Так что они старались изо всех сил, даже если исполняемые мелодии им совсем не нравились.

Перед началом вечернего концерта Анджей любил сидеть на террасе курортного кафе и наблюдать за приходом публики, для которой ему нужно было выступать. Пожилые господа являлись сюда в безупречных белых рубашках с шелковым шейным платком вместо галстука и небрежно надетых франтоватых шляпах. Были и те, кто приходил в светлых костюмах, оставшихся после путешествий в тропические страны, или темно-синих брюках с тщательно отглаженной стрелкой. Шаг за шагом, ступенька за ступенькой, держась за перила, они спускались в зал, протискивались, сохраняя прямую осанку, сквозь тесные ряды, не обращаясь ни к кому за помощью. Казалось, что близость своего посадочного места придает им необычайную силу. А сколько усилий им наверно пришлось приложить, чтобы одеться, привести себя в порядок и добраться до концертного павильона. По их виду это было незаметно. Глядя на них, он не раз желал себе в старости сохранить столько же сил для того, чтобы жить полноценной жизнью.

К своему большому удивлению он стал  вновь обращать пристальное внимание на женщин, чего он не замечал за собой после безразличия, которое он испытывал к ним после развода с женой. Словно зачарованный он наблюдал за ними, стараясь ничего не упустить из виду. Ни одну из женщин независимо от возраста и фигуры. С какой неистощимой фантазией они себя преподносили. Здесь были и изящность, и величавость, и неприступность, и строгость, и мягкость. Больше приоткрывающие, нежели скрывающие полупрозрачные одеяния. Идеально сидящие дерзкие юбки с разрезом и костюмные пиджаки. Почти геометрические пропорции одежды, прямоугольные декольте и ниспадающие платья. И нигде он не замечал   привычного сочетания бежевого и коричневого цвета в одежде, который, начиная с определенного возраста, кое-где начинают предпочитать некоторые женщины, У приехавших на курорт женщин доминировала другая цветовая палитра с преимущественно светлым, темно-голубым, золотистым и ярко-красным цветами. И на этот раз его поразил вид одной издали приближающейся женщины. В лучах света она казалась обнаженной с точеной, словно у статуи фигурой. Когда она поравнялась с ним, он увидел, что это была немолодая дама в  струящемся платье в стиле греческой богини.

Когда он затем вышел на сцену поприветствовать публику поклоном, то  постарался выразить этим все свое уважение, которое он к ней испытывал. И та ему бурно аплодировала. Так продолжалось всякий раз перед началом исполнения любимого музыкального произведения и в конце до тех пор, пока не отзвучала последняя нота. Ну а после исполнения им Шумана или Грига казалось, что аплодисментам не будет конца. В этот момент будто бы не было ничего, кроме его самого и публики, звуков скрипки и фортепиано, шелеста листьев каштанов и журчания фонтанов. Будто бы зимние холода отступили навсегда.

После вечерних концертов ему было нелегко вернуться к повседневной жизни. А она начиналась сразу же после того как музыканты потихоньку покидали сцену под аплодисменты и восторженные возгласы публики, чтобы в бешеном темпе помчаться в раздевалку для актеров и сменить концертные костюмы на повседневную одежду. И если одни из них отправлялись, как говорится, по домам, то он вместе с Яном и Гельмутом шел в курортное кафе выпить пива и пообщаться. А когда вечером там, обычно несколько раз в неделю, были танцы, то они сидели и смотрели на танцующие пары. Когда кто-нибудь из женщин проявлял к ним интерес, то они тянули спички, чтобы решить, кому с ней провести вечер. После долгих лет работы здесь в оркестре это уже больше не было для них вопросом престижа, кому увести с собой даму, которую  пожирают взглядом все другие присутствующие здесь мужчины.

Свои свободные от концертов дни Анджей чаще всего проводил в одиночестве. Утром он валялся в постели, не задумываясь о том, как проведет день. Иногда он ходил поплескаться в теплом термальном бассейне. Но курортники узнавали его даже в купальной шапочке. Всему виной были его слишком приметные закрученные на старый манер концами вверх усы, которые ему очень нравились. Здесь же они лишали его необходимого ему покоя. Как бы он не любил свою публику, но, все же, хотя бы раз в неделю ему хотелось забыть о том, что он дирижер. Чтобы избавиться от ее назойливого внимания он поднимался в горный лес, бродил там по покрытым опавшими листьями тропам, вдыхая полной грудью свежий лесной воздух, которого зачастую так не хватало в душную летнюю пору в Баденвейлере. Или же спускался в долину к ближайшему винодельческому поселку, чтобы хорошенько перекусить там в какой-нибудь гостинице. Даже по дороге туда он еще встречал людей, которые его узнавали, останавливали и благодарили за прекрасные концерты. Он и в самом деле нравился им, несмотря на свой внешний вид – длинные волосы, усы и броские солнцезащитные очки.

***

Рут вполголоса напевала мелодию, которая засела у нее в голове после вечернего концерта и осматривала пышные кусты рододендронов, росшие возле дома. Опавшие с них лепестки покрывали землю лиловым ковром, на котором играли солнечные блики. Она осторожно сняла несколько отцветших цветков с веток. Вся их былая красота увяла. Теперь кусты рододендронов нужно было полностью освободить от них, чтобы и в следующем году они также радовали глаз своим великолепием.     

Переезд в  Баденвейлер она считала правильным решением. Именно в этот дом, с которым у нее было связано множество счастливых воспоминаний о том далеком, но незабываемом времени. Причем с возрастом оно становилось для нее все более ценным. Из воспоминаний о нем она почерпнула много сил. Здесь она проводила лето с родителями, бабушкой и братом. После всех прошедших лет ей все еще казалось, что они вот-вот снова соберутся там в саду за столом поболтать друг с другом и повеселиться. Так, как они бесчисленными вечерами сидели за этим столом, болтали и чутко вслушивались в ночь. Уже тогда она понимала, что этот дом был счастливым местом, где они были счастливы все вместе. Иногда она находила довольно странным то, что за всю свою долгую жизнь это были единственные ценные для нее воспоминания. Вот так она представляла себе всю свою жизнь. Такой радостной, наполненной душевным теплом и любовью. Каждое лето ее родители любили сидеть на скамейке в саду, обнявшись как влюбленная парочка. И они, будучи детьми, напрасно крутились возле них, пытаясь привлечь внимание. Так что им приходилось самим придумывать себе занятия, если бабушка не помогала им в этом.

Правда жизнь у Рут сложилась совершенно иначе. У ее мужа, с которым она прожила сорок лет, никогда не возникало желание посидеть с ней до ночи на садовой скамейке, прислушиваясь к шороху сада. Ему нужно было быть всегда в движении. Поначалу ей это сильно импонировало, его энергичность, суматошность, страсть к путешествиям. Это было своего рода альтернативой спокойной, порой скучноватой жизни в родительском доме. Она надеялась, что ее муж Густав покажет ей весь мир со всеми его прелестями, тайнами и загадками. Но довольно скоро Рут наскучила его суетливость. Еще, будучи молодой женщиной, она воспринимала поведение Густава именно так и всеми силами старалась настроить его на другой лад. Он не понимал в чем собственно дело и осыпал ее дорогими подарками, которые для нее ничего не значили. Рут не была счастлива с ним, да и он, по-видимому, тоже не был с ней счастлив. Густав никогда не показывал этого, да и она не жаловалась, что он не смог ей дать того, что она хотела. Тогда Рут еще не была уверена в том, что может ли она роптать на свою судьбу, ведь зачастую ожидания женщин от брака  являются плодом их фантазий. Клянусь быть с мужем и в радости, и в горе, и в богатстве, и в бедности, пообещала она священнику на венчании в церкви, и так и не нарушила свою клятву.

Мысль о том, что ее брак это упущенные годы жизни, пришла ей в голову лишь годы спустя. Это произошло, когда их с Густавом сын Клаус  вырос. Сын, который все больше походил на отца, и которому она так и не смогла дать свою безграничную материнскую любовь. Ей хватило ума отдать его на воспитание в чужие руки и, дождавшись, когда он достаточно повзрослеет, сдать его в интернат. Впоследствии она с грустью размышляла о том, какое отчуждение царило в их семье. Сегодня Рут уже допускала мысль о преступности ее с Густавом совместной жизни и воспитании ребенка без проникновенной взаимной любви. Такой любви, как у ее родителей.

Также и со своим отцом Клаус не сумел наладить отношения. Во время учебы в школе он приносил домой оценки, не радовавшие Густава. Он никогда не оправдывал надежды, которые возлагал на него отец. Хотя Густав не жалел денег на репетиторов, Клаус все же провалил выпускной экзамен в школе. После этого Густав пристроил сына помощником у знакомых в банке в другом городе, потому что он не выносил его присутствия рядом с собой. Да и она вынуждена была себе признаться, что ее сын, которого она по-настоящему никогда не любила,  становился для нее все более и более невыносимым. Всякий раз, когда он появлялся дома, то заводил разговор с отцом только о деньгах. Но как он ни  старался показать свой интерес к спекуляциям на финансовом рынке и изменениям процентной ставки в банке, Густав, все же, считал, что Клаусу с его мозгами там нечего делать. И он оказался прав. Доля в наследстве, которую он оставил ему после смерти как единственному сыну, была весьма приличной. Тем не менее, в последнее время   практически ни одного выходного дня не проходило без его визитов с настойчивыми требованиями к ней продать дом в Баденвейлере и переехать в дом для престарелых. Рут попыталась вспомнить, когда у Клауса  была постоянная работа и вообще работает ли он сейчас. Она поддерживала контакт с его первой женой Гретой. Сын был женат уже в третий раз, и к ее радости у него не было детей. После развода с Гретой, она дала ему понять, что больше не желает знакомиться с его женами и подружками. Он запомнил это и приходил теперь один. Его попытки принудить ее к продаже дома она считала бесцеремонными и настырными. Но все-таки она не могла просто выставить его за дверь. Как-никак, она чувствовала свою ответственность за то, каким он стал.

Закончив с рододендронами, Рут перешла к малиннику. Она безуспешно попыталась вспомнить мелодию, которая весь день бесконечно крутилась у нее в голове. Она достала садовые ножницы из куртки и начала вырезать полностью двулетние ветки коричневого цвета, которые плодоносили в этом году. Вскоре у ее ног собралась уже целая куча сухих веток. Она брала их в охапку, относила на свободное местечко между компостной ямой и буковой изгородью и аккуратно складывала. В прошлом году здесь в ветках устроилось на зимовку целое семейство ежей. Солнце уже опустилось за вершину роскошной ели и пробивающиеся сквозь ее ветви лучи падали на лужайку. Вернувшись домой, она заметила, что сухие ветки малины расцарапали ей руки.  Вытекшая из ранок кровь уже запеклась. Рут поставила на проигрыватель пластинку с вальсами Иоганна Штрауса, и после первых тактов сразу же вспомнила, что именно эта мелодия вальса постоянно крутилась у нее в голове после концерта. Она переоделась и начала готовить себе ужин: нарезала огурцыкубиками, натерла морковь, измельчила свеклу и мелко нарезала петрушку. Приготовив салат, она отнесла его на обеденный стол в саду. С возрастом она ограничивалась только легким ужином. Во время брака с Густавом прием пищи сводился к быстрому перекусу. Наскоро похватав со стола, тот вскакивал и спешил на работу. Теперь она могла сидеть за завтраком, обедом и ужином сколько угодно, все это стало неким праздничным ритуалом, который ей очень нравился. Летом, он дополнялся тем, что Рут поднималась по лестнице наверх в мастерскую и рисовала там допоздна.

Будучи ребенком, она вместе с мамой увлеченно раскрашивала рисунки из сказок в детских книжках, но повзрослев, не проявляла к рисованию никакого интереса. Но здесь, в Баденвейлере, с его живописными красотами, ей  вновь захотелось вернуться к своему детскому занятию. Она настолько увлеклась им, что велела заменить старые слуховые окна на панорамные, превратив чердачное помещение в прекрасную, залитую солнечным светом, мастерскую. Всякий раз, сидя здесь за мольбертом с кисточкой в руках, она вновь и вновь восхищалась тем, как совершенно по-особенному и эффектно играют здесь наносимые ей на лист бумаги краски, постепенно приобретающие ту или иную форму. Рут пока еще любила просто поэкспериментировать с красками, хотя уже сейчас пыталась рисовать цветы. Она приносила их из сада и старалась передать присущую им красоту на бумаге. Была пора цветения ирисов, и нужно было подобрать ярко- оранжевую краску  для их лепестков.

Иногда дни, проведенные в Баденвейлере, казались ей подарком судьбы. Это трогательное возвращение в детство, возвращение к красоте здешней природы. Идеальное сочетание мягкого климата и сурового горно-лесного ландшафта. Тут было и ее прошлое, и ее настоящее. Баденвейлер стал ее домом, где она под защитой богини  Шварцвальда, точнее, богини лесов и рек Абнобы, сможет встретить достойную старость. Уже не раз она побывала у алтаря Абнобы в западной части древнего термального комплекса, рассматривая там ее имя, вырезанное римским каменотесом в камне: Диана Абноба. Здесь у римских ванн стояла ее статуя. К ней припадали страждущие паломники. На каменных скамейках  возле алтаря они оставляли восковые копии своих больных органов и надеялись на исцеление. Среди них были и римские легионеры, потерявшие здоровье в лесах Германии, и женщины, страдающие от бесплодия. Вот и она благодаря помощи богини Шварцвальда пробудила в себе интерес к жизни. Ее жизнь, как она с давних пор мечтала, снова наполнилась смыслом и гармонией, а музыка стала ее частью. Каждый вечер Рут ходила на концерт местного курортного оркестра и отдавалась там во власть музыки. Ее душа буквально парила над крышей концертного павильона, над вершинами каштанов и уносилась в горную высь. Порой после концерта она чувствовала себя такой же невесомой как дельтапланеристы, которые парили в небе над Баденвейлером. Чтобы сохранить это чувство, она сразу же после того как  отзвучали последние аккорды, уходила оттуда по лужайке курортного парка. Она не хотела лишать себя впечатлений от концерта, находясь в шумной толпе людей, идущих с концерта той же дорогой.

Иногда она спрашивала себя, могла ли она быть счастлива с художником или музыкантом? Ведь должно быть они чувствуют жизнь, вдыхают её мгновенья, ощущают их каждой частичкой тела и души. Сидя на концерте, она посматривала при этом на лицо музыканта, который стоял на сцене и дирижировал оркестром. У него было одухотворенное лицо, умные глаза и полные чувственные губы.

***

Анджей не помнил, когда он впервые обратил внимание на эту женщину, сидящую на концерте. Но с тех пор он не мог отвести от нее взгляд. Насколько он мог судить со сцены, это была красивая довольно стройная женщина. У нее были светлые, зачесанные назад волосы, которые, как он предполагал, были собраны в пучок. Она всегда сидела на одном и том же месте справа от сцены в первом ряду. Рядом с ней находилась парковая лужайка, и отсюда открывался прекрасный вид на долину. Она приходила на вечерние концерты и сразу же спешила уйти, как только они заканчивались. Пока другие зрители концерта все еще аплодировали, она вставала и уходила по лужайке курортного парка так, как будто не было другого пути для выхода с концерта. Он недоуменно смотрел ей вслед.

Порой Анджей опасался, что он все это себе навоображал, и эта стремительно сбегающая после концерта женщина, существует только в его фантазии. Подобные мысли одолевали его настолько, что он некоторыми вечерами, покидая раздевалку для актеров, начинал сомневаться в реальности  происходившего на сцене, да и самого концерта в целом. Видя пустые стулья в концертном павильоне и непокрытые скатертями столики в кафе по соседству, он думал, что и на самом деле ничего не было, ни публики, ни аплодисментов. И лишь когда он, приглядываясь, замечал в кафе тележки с составленными на них сахарницами, прокуренными пепельницами и сложенными стопками меню, ему наконец-то удавалось уверить себя в том, что нет никакого повода для охвативших его сомнений.

Сейчас Анджей с нетерпением ожидал наступления вечера. Изнывая от тоски, он смотрел, когда наконец-то откроется кафе рядом с концертным павильоном, раскроются его зонтики, и оно заполнится посетителями. Видя, как официанты снуют с подносами, разнося бутылки с водой, стаканы и мороженое, он понимал, что все, что ему нужно, вот-вот начнется.

Его волнение исчезало лишь тогда, когда он, стоя на сцене перед восторженной публикой и собираясь коснуться струн смычком скрипки, при этом краем глаза видел, что понравившаяся ему женщина сидит на своем привычном месте. Заметив неприкрытый интерес Анджея к ней, Пиотр и Славомир начали ехидно подтрунивать над ним и озабоченно спрашивать, отчего это он переключился на седоволосых женщин. Он не обращал на это никакого внимания.

Причем он и сам не понимал, что с ним произошло, почему его так быстро очаровала эта немолодая женщина. Может быть, его привлек изящный наклон ее головы? Или же ее непринужденно лежащие на подлокотниках  руки? Или красивый овал лица? Как-то раз он даже прервал свое выступление и спустился со сцены, чтобы поприветствовать семейную пару, которая сидела на два ряда выше, чем она. На самом же деле, только для того, чтобы рассмотреть ее поближе. Нагнувшись поцеловать ручку сидевшей рядом с супругом даме, он посмотрел в сторону, где сидела интересовавшая его женщина, и сумел увидеть ее лицо.  Анджея поразил аристократический фарфоровый цвет кожи ее лица, идеально гладкой, со светлым оттенком и с едва заметным румянцем на щеках. После этого случая Ян отвел его в сторону и взволнованно спросил, чем бы он мог ему помочь. С тех пор как Анджей увлекся этой женщиной, он отказывался в пользу Гельмута от своих побед, когда он выигрывал право провести вечер с очередной их поклонницей из кафе. Теперь спички тянули только Ян и Гельмут.

Всякий раз, когда он теперь шел по Баденвейлеру, то искал взглядом ее. Она уже приснилась ему во сне, где брала его голову в свои тонкие нежные руки, прижимала ее к себе, и он буквально задыхался от наслаждения. Ему казалось, что он видит ее в каждом окне, в каждом доме. В большинстве местных домов окна были занавешены полупрозрачными шторами, и он заглядывал в них думая, что сможет разглядеть там ее лицо.

Анджей встретил ее, когда он сам меньше всего этого ожидал. Это случилось утром, когда он, держа в руках футляр со скрипкой, поднимался вверх по улице к курортному парку. Он заметил ее в саду дома, мимо которого проходил каждый день. Она сидела за столом под зонтиком за чашкой кофе, с книгой в руках, рядом с красивым цветником. Она сидела так же величаво, как и по вечерам на  концерте. Он остановился и замер. Она почувствовала его взгляд и отложила книгу. Он не мог на неё насмотреться. Дом словно был создан для нее. Старинный, чинный, неухоженный. Одно окно полностью заросло виноградом, а с конька крыши на шнурах свисали каскадом вьющиеся зеленые растения. Словно Ноев ковчег закрепленный канатами.

— «Добрый день», — сказала она, подойдя к калитке сада, и протянула ему руку. «Вы восхитительный музыкант и я рада возможности Вам это сказать» — добавила она.

Он взял ее руку, подержал и все же не решился поцеловать ее так, как он это обычно делал. Она убрала руку.

— «Могу я пригласить Вас на чашечку кофе?» — спросила она.

Он согласился и последовал за ней к столу под желтым зонтиком рядом с цветником.

— «Садитесь, пожалуйста», — сказала ему она и показала на стул с мягкой желто-полосатой обивкой. «Я схожу за чашкой для Вас и сразу же приду», — добавила она и ушла по посыпанной светлой галькой дорожке.

Анджей посмотрел ей вслед. А она оказалась совсем не такой, как казалось ему со сцены. Она была выше его минимум на голову. Знакомясь с женщинами, он раньше всегда  считал, что должен быть выше своих избранниц. И он никогда не разрешал своей жене Анне носить туфли на высоком каблуке, потому что тогда она была бы с ним одинакового роста. Впрочем, сейчас он не придал этому никакого значения. Может быть, ее статность как раз и заинтриговала его. Может быть, поэтому у нее такая грациозная походка.

Она сидела за столом и пила черный кофе. Лишь допив свой кофе, Анджей осмелился поднять глаза и взглянуть на нее. Он посмотрел прямо в ее глаза. Они были серые с поволокой, напоминавшей ему туман, который по утрам окутывал лесные склоны. Она была красива, ее полупрозрачная кожа будто бы светилась изнутри. Ее облик можно было сравнить с величавыми образами классических женщин. На ее плечах и руках с длинными тонкими красивыми пальцами он заметил темные и светлые крапинки.

Ему не хотелось ни о чем говорить, да, впрочем, у него и не получалось, и она тоже молчала. Не произнося ни слова, он встал, сел рядом с ней на скамейку, опустил голову ей на плечо, уткнувшись носом в шею, и   с наслаждением вдохнул аромат её тела, запах её волос. 

— «Разве Вам сегодня не нужно идти на репетицию?» — тихо спросила она  и погладила его по голове.

Он открыл глаза, посмотрел на часы и понял, что репетиция сегодня утром прошла без него. Вот так они здесь просидели уже целый час.

— «Можно мне снова навестить Вас? Сегодня вечером после концерта?»

— «Буду рада», — сказала она, проводив его до калитки.

Не дойдя до курортного парка, он еще раз оглянулся и увидел, как она стоит у высокого кедра, и машет ему рукой.

После тишины  ее сада люди собравшиеся сегодня на террасе курортного кафе на дневной концерт показались ему слишком шумными. Вся эта нестерпимая суета официантов разносящих им подносы с дребезжащими стаканами, кофейными чашками и блюдцами, звяканье ложек для мороженого, стук вилок и ножей. Даже учащенное дыхание собак, растянувшихся под столом у ног своих хозяев, было для него слишком шумным. Его музыканты на сцене шаркали ногами, стулья скрипели, нотные листы на пюпитрах шуршали. Ему захотелось вернуться назад в тишину ее сада.

После концерта он поспешил покинуть кафе с его шумной атмосферой, которая угнетала его до тех пор, пока он не уединился в тиши своей комнаты. Он закрыл окна, занавесил шторы, не снимая одежды, лег на кровать, и забылся коротким глубоким сном.

На вечернем концерте она сидела на своем привычном месте, и сегодня он играл только для нее. Когда она встала и как обычно после каждого вечернего концерта поспешно пошла по лужайке курортного парка, ему пришлось взять себя в руки, чтобы не спрыгнуть со сцены и побежать вслед за ней. Сегодня он первым покинул раздевалку для актеров и помчался сквозь толпу так, как это обычно делали дети Пиотра, ждущие своего отца в фойе курортного зала.

Так же как и утром, она сидела на скамейке и ждала его. Только зонтик был закрыт. Солнце уже опустилось за дом. Он положил футляр со скрипкой на стул и подсел к ней на скамейку. Опустив голову ей на плечо, он почувствовал легкое прикосновение ее волос.

Теперь после каждого вечернего концерта Анджей спешил к ней, не договариваясь заранее о встрече. Он знал, что она его ждет.

***

Когда Анджей первый раз сел рядом с ней и опустил голову на ее плечо, она нисколько не сомневалась, что именно он и должен сидеть рядом с ней на скамейке. Не был ли это подарок от богини  Шварцвальда, как и те солнечные дни, которые она проводила в Баденвейлере. Подарок, который она приняла, открыто и без ложного стыда. С первого дня их знакомства они ни одной ночи не проводили друг без друга.

Можно было сказать, что сбылось то, о чем она мечтала в молодости. У нее, наконец, появился нежный заботливый мужчина, чуткий ко всему, что ей нравится. Если бы она во время своего замужества только подозревала, что может быть так любима и желанна, то она, несмотря на свою клятву верности, сразу бы покончила с ним. Но она просто не знала, что такое, возможно, поэтому сейчас удивлялась, насколько она была наивной. В ее-то возрасте так предаваться страсти, так любить и быть любимой.    

«А ты вообще-то знаешь, сколько мне лет?» — спросила она Анджея в начале их знакомства.

«Да я старше тебя на тысячу лет» — отшутился он. После этого она уже больше никогда не заводила разговор о своем возрасте.

Она любила его так страстно, как может любить только та женщина, которую никогда не любили. Она нежно гладила его руки, державшие на сцене скрипку и смычок, прижималась к нему всем телом и наслаждалась счастливыми моментами своей жизни. Когда его не было, она закрывала глаза и молилась о том, чтобы он снова вернулся. Часто они до глубокой ночи, молча, сидели на скамейке в саду и были счастливы.

Ей нравилось, когда он исполнял что-нибудь новенькое, еще не прозвучавшее в его концертной программе.  К своему удивлению она стала более раскованной. Без всякого стеснения она в полуобнаженном виде садилась на одно из кресел-подушек в своей мастерской, и он играл ей на скрипке. Да только ей. Отложив на время скрипку, он любовался ею. Немного отдохнув, он продолжал играть до тех пор, пока не был полностью удовлетворен своим исполнением.

Затем, задыхаясь от нахлынувшей страсти, они бросались в объятия друг друга.

***

Анджей проводил с Рут каждую свободную минуту, и его нисколько не смущало то, что люди сплетничают за его спиной. Гельмут и Ян сидели теперь одни в курортном кафе, высматривая себе новых поклонниц.

Она была самой нежной и хрупкой из всех бывших у него женщин. С ней он впервые познал такое счастье, которое, как он думал, абсолютно невозможно между мужчиной и женщиной. Ему казалось, что они знакомы уже давным-давно, и он чувствовал себя у нее как дома. Он еще никогда так не ощущал полноту жизни. Еще никогда не дышал так глубоко, впитывая запах мокрой после дождя травы. Еще никогда прежде не упивался ароматом совершенно неизвестных ему цветов. И он стал замечать влюбленные пары. Тех, кто сиял любовью, было немного, и раньше он не обращал на них никакого внимания. Сейчас же он сразу узнавал их по тому, как они смотрели друг на друга, с заботой, теплотой и вниманием. По молчаливому поглаживанию руки и стыдливому поцелую тайком.
Даже молодежь в его оркестре обратила внимание на произошедшие с ним перемены и не подтрунивала над его необычным увлечением. Слишком уж заметно было то, насколько он счастлив. Ян восхищенно сказал Анджею, что тот играет сейчас так превосходно, как уже давно не играл.

Анджей больше не мог представить себе без Рут ни ночи, ни дня. В свою комнату он приходил теперь только затем, чтобы переодеться или проверить, нет ли ему почты. Он жил только ей одной, что не могло быть никак иначе.

После их первой совместной ночи Рут сняла свое свадебное фото в серебряной  рамке со стены за столом и убрала его прочь. Он не знал, куда она его дела. На обоях осталось светлое пятно.

Временами Рут звонил ее сын. Анджею показалось, что эти звонки ее вовсе не радовали.

***

Рут сидела в своей мастерской и пыталась сделать углем набросок портрета Анджея. Ей хотелось запечатлеть момент, когда тот выходит на сцену и кланяется публике. Рут нравилась его манера делать это. В ней было что-то особенное. Пока у нее ничего не получалось и она комкала один набросок за другим. Сегодня у неё неудачный день.

Тут позвонил Клаус. Он хотел с ней сегодня обязательно поговорить. Рут пришлось согласиться. На душе у нее было тревожно. Что ему от нее нужно? Почему он не оставляет ее в покое? Неужели он и вправду верит в то, что она выставит на продажу этот дом, в котором жили ее родители и бабушка с дедушкой? Еще пару дней назад она вместе с Анджеем поставила подпорки, чтобы подпереть тяжелые ветви раскидистого атласского кедра, растущего перед домом. Как только Клаусу могло прийти в голову, что она даст согласие на снос дома и уничтожение сада, чтобы расчистить место для постройки многоквартирного дома? Для нее невыносимой была мысль о том, что экскаватор своим ковшом начнет выкорчевывать все растения в саду. Уничтожать места обитания всего живого, нашедшего благостный приют в ее саду. Она на секунду представила себе лежащих на земле мертвых ежей, окровавленных птиц и окоченевших белок. Да, сегодня действительно неудачный день. Через открытое окно донеслись резкий звук тормозов, шуршание шин и громкий сигнал подъехавшего автомобиля. Сын уже здесь, поняла она и спустилась вниз.

Всякий раз она дивилась тому, что этот крупный мужчина с густой бородой с проседью должно быть ее сын.

— «Ну, как ты доехал?», — спросила она его вместо приветствия.

Пока он говорил, она беспокойно ерзала сидя в своем кресле. От него так веяло спешкой, как раньше от его отца.

Рут налила ему бокал вина. Он поспешно опустошил его, а она пошла на кухню себе за апельсиновым соком, который она предпочитала. Сейчас ей нужно быть в трезвом уме.

— «Ну и зачем ты приехал?» — спросила она его напрямую, после того как они обменялись любезностями.

— «У меня есть для тебя интересное предложение. Ты должна его еще раз обдумать».

То же самая прелюдия, что и в прошлый раз. Он так и не отступил от своих планов принудить ее к продаже дома.

— «Это ведь просто неразумно жить одной в этом доме. В доме для престарелых, таком первоклассном как в Швейцарии или на Боденском озере, да с деньгами, которые ты за него получишь, ты могла бы…».

Рут тяжело вздохнула. Пожалуй, уже пора прервать Клауса.

— «Послушай, ведь я тебе уже не раз говорила, что об этом не может быть и речи», — взяв себя, в руки сказала она.

— «А я говорю тебе, что это неразумно. В твоем-то возрасте», — наставительно сказал он.

Рут взглянула на сына. Ему лишь чуть больше сорока, но, несмотря на свой возраст, по нему и не скажешь, что он пышет здоровьем. У него мешки под глазами и какой-то загнанный взгляд. Наверняка он мало бывает на свежем воздухе, потому что постоянно за рулем. И он еще хочет давать ей советы. Причем разумные советы.

— «В твоем возрасте плохо жить одной», — продолжал поучать  ее он. «Если с тобой что-нибудь случится, то никого не будет рядом, чтобы тебе помочь».

Ее ответ, вероятно, стал для него полной неожиданностью. «Я больше не живу одна».

— «Не живешь больше одна? Как это прикажешь понимать?» — недоуменно спросил он.

— «Я живу со своим другом», — ответила Рут.

— «С другом», — повторил он так, как будто услышал незнакомое ему иностранное слово. «Каким еще другом?».

— «Да, я живу здесь с другом». Рут очень надеялась, что на этом тема будет исчерпана.

— «Вы могли бы жить вместе в доме для престарелых. Есть немало пар, которые имеют там небольшую совместную квартиру».  

— «Мне нравится жить с ним здесь. Да и ему здесь тоже нравится. Не вижу причин, почему мы должны переехать отсюда».

Рут заметила, как ее ответ вывел его из себя. Кто, собственно говоря, дал ему право командовать ею и вмешиваться в ее жизнь?

— «Мне нужны деньги», — сказал он и сник. «У меня долги. Если ты не продашь дом, мне конец. Получив мою долю денег за дом, я смогу выйти из положения».

Она не знала, что у него так плохо обстоят дела с финансами.

— «Ну а что стало с теми домами, которые завещал тебе отец? Почему ты их не продаешь?».  

— «Да они уже проданы».

В комнате воцарилась тишина. Калитка в сад была открыта. Оттуда слышалось хлопанье крыльями и воркование голубей.

— «Мне очень жаль», — растеряно сказала она. Ей, в самом деле, было жаль Клауса. «Но помочь тебе я ничем не смогу».

— «Ты и не хочешь мне помочь, — со злостью сказал он. Ты ведь меня никогда не любила. Я был тебе безразличен».

Она молчала.

Он откинулся в кресле. «Если ты не захочешь продавать дом, то я тебя заставлю. Поверь мне, у меня есть достаточно вариантов, как сделать это».

У Рут по спине пробежал холодок. Вот как все обернулось. Он угрожает ей. Она встала, собираясь пойти и закрыть калитку. Клаус не упускал ее из виду, следя за каждым движением. Снаружи послышался щелчок, открываемого ключом замка. Кто-то открыл дверь в дом и снова ее закрыл. Дверь в комнату распахнулась, и туда зашел Анджей, держа в руках футляр со скрипкой.

Она бросилась к нему, обняла его, забыв на мгновение, что сидящий в кресле мужчина ее сын. Она обернулась к нему.

— «Это Анджей», — сказала Клаусу Рут. И повернувшись к Анджею, пояснила ему: — «Это Клаус, мой сын».

Анджей подошел к сидящему в кресле мужчине, протянул ему руку и сказал: —  «Очень приятно. Рад с Вами познакомиться».

Клаус проигнорировал его намерение. Он налил себе полный бокал вина. – — — «Так Вы любовник моей матери», — констатировал он. «Но Вы ведь ей в сыновья годитесь. Или даже во внуки».

Рут почувствовала, как все в ней напряглось. Анджей сел рядом и заботливо взял ее за руку.

— «Ну, это уже чересчур. У меня просто нет слов, как это назвать», — продолжил Клаус.

— «Моя мать спуталась с заезжим…». Он запнулся, подыскивая слово, посмотрел на Анджея, перевел взгляд на лежащий на стуле футляр со скрипкой и, наконец, ехидно сказал: «Добро пожаловать, скрипач». 

Рут попыталась взять себя в руки. «Может быть, обойдемся без скандала?».

— «Я его еще и не начинал», — заявил Клаус.

Он залпом выпил свой бокал вина и налил себе еще из бутылки. «Ты что, совсем стыд потеряла? Вытворять такое в твоем-то возрасте!».

— «Как ты можешь мне это говорить? Ты же ничего не знаешь…» — спокойно возразила ему Рут. «Так знай, я его люблю!». Анджей погладил ее по спине.

— «Ах, вот оно что, любовь. Так ты это называешь».

Клаус больше не мог оставаться в кресле и начал беспокойно ходить по комнате. Эта привычка осталась у него с детства, когда он не мог долго усидеть на одном месте.

Он остановился перед письменным столом и уставился на светлое пятно прямо за ним.

— «Скажи, а куда ты дела висевшее здесь фото? Свадебное фото с моим отцом?». Он сел за стол и начал барабанить пальцами правой руки по его крышке. Он перевел взгляд на Анджея и Рут. «Ну и где же эта фотография?». Напряжение все нарастало. «Я хочу знать, где она».

— «Я ее убрала. Я больше не хочу ее видеть». Рут понемногу успокоилась. Она скажет своему сыну правду. Здесь нечего скрывать, и нет ничего постыдного для нее.

— «Ты оскверняешь память о моем отце. Я тебе не позволю делать это».

— «А что ты знаешь о своем отце?» — спросила его Рут. «Ты же его почти не видел». И обернувшись к Анджею, добавила: «Сын воспитывался в интернате, а на каникулах видел кроме меня только свою няню. Его отец чаще всего был на площадке для гольфа».

— «Я не была счастлива с Густавом», — сказала она Клаусу. Он совсем не понимал, что такое счастье, да и чувство любви было ему незнакомо».

— «Я не позволю тебе осквернять память о моем отце», — упрямо повторил Клаус. «Я не допущу, чтобы моя мать вешалась на шею какому-то заезжему скрипачу. Какому-то скрипачу…», — презрительно повторил он.

— «Ты ведешь себя как твой отец», — голос Рут звучал уверенно. «А чем ты занимаешься? Чем ты зарабатываешь себе на жизнь? Ты по-прежнему занимаешься какими-нибудь финансовыми махинациями, стараясь заполучить побольше денег. А что, собственно говоря, есть деньги? Деньги – это всего лишь бумажки. Деньги, деньги, деньги, деньги. В нашем доме речь шла только о них. Деньги и еще раз деньги. Все делалось ради них. Мне же по нраву скрипач, который занят благородным делом. Настоящим делом».

— «Но ты, же пользовалась ими. Деньгами. Деньгами моего отца. Он обеспечил тебе достойную жизнь. Именно поэтому ты с ним и не рассталась».

— «Ты что, действительно думаешь, что я жила с ним из-за денег?». Она еще никогда не испытывала такого отчуждения по отношению к своему сыну как в этот момент. Он полагает, что за деньги можно купить все? Поэтому для него так важны деньги? «Я осталась с Густавом, потому что чувствовала себя связанной клятвой верности, которую я ему дала. Но сегодня я больше никому ничем не обязана. Сейчас я живу, как мне нравится». Она погладила Анджея по руке. «И я не позволю отобрать у меня мою любовь. Мне пришлось ее ждать целую жизнь. Тебе не удастся сделать это».

Клаус встал из-за стола, уселся обратно в кресло, и посмотрел на Рут и Анджея, которые сидели рядом друг с другом на диване.

— «Тебе скоро будет семьдесят два года. Семьдесят два». Он умышленно сделал акцент на последнем слове. «Хотелось бы знать, сказала ли она Вам о своем возрасте», — спросил он, обращаясь к Анджею.

— «Оставь нас, пожалуйста, одних Анджей», — сказала Рут, сохраняя самообладание, — «и возвращайся ко мне завтра вечером».

Анджей поцеловал ее в лоб, взял футляр со скрипкой и вышел из комнаты, не удостоив даже взглядом мужчину, сидящего в кресле.

— «Ну что, теперь ты доволен?», — спросила она сына, когда входная дверь за Анджеем захлопнулась. «Ты доволен тем, что оскорбил меня перед ним?».

— «Это только начало. То ли еще будет… У тебя еще есть время подумать над моим предложением», — продолжил он примирительно. «Тебе всего лишь  нужно продать дом. Потом мы купим тебе отдельную квартиру, если ты не хочешь переезжать в дом для престарелых, и если ты хочешь жить вместе со своим другом. Тогда обещаю тебе, что я у тебя больше никогда не появлюсь».

— «Ну и как ты можешь принудить меня отказаться от своего дома? Как?».

— «Что же, я отвечу тебе. Нет ничего проще. Если ты не продашь дом, то мне придется кое-что предпринять. Ты думаешь, мне будет трудно объявить женщину преклонного возраста сумасшедшей? Или, если тебе будет угодно недееспособной? Семидесяти двухлетняя женщина живет со своим любовником скрипачом, который ей во внуки годится. Будь уверена, это не составит мне большого труда».

Рут и правда не знала просто это или сложно объявить сумасшедшей женщину ее возраста. Она не знала, да и не хотела это знать. Но она знала, что сидящий напротив нее захмелевший мужчина способен на все. Она сходила на кухню и принесла ему еще одну бутылку вина.

— «Давай мы еще завтра об этом поговорим на свежую голову», — сказала она и налила Клаусу полный бокал вина.

По его лицу скользнула торжествующая ухмылка. Он с довольным видом потянулся за вином. Рут постелила ему в гостевой комнате и ушла к себе в спальню.

***

Рут беспокойно ворочалась в кровати, которая казалась ей непомерно большой без Анджея. Все бесполезно. Этой ночью ей не уснуть. Она была очень взволнована тем, что произошло сегодня вечером. Рут набросила халат и спустилась в сад. Под можжевеловым кустом что-то зашуршало. Наверно она спугнула кого-то из обитателей сада, сбежавшего сейчас в безопасное место. Она подошла к гордо возвышавшейся на фоне ночного неба старой голубой ели, которую посадил отец в ее день рождения. На безоблачном небе вырисовывался тонкий серп луны. Она подошла к ели, обхватила ее руками, нежно погладила шершавую кору, вдохнула запах еловых иголок и почувствовала, что охватившее ее волнение понемногу улеглось.

Нет, она не должна продавать этот дом. Она не допустит, чтобы все здесь было разрушено таким неудачником, каким оказался ее сын. Она не уступит. Ей нужно бороться. За свой сад, за свою любовь, да и вообще за свою жизнь. Вера в помощь свыше придаст ей силы. Она будет бесстрашной как покровительница природы богиня охоты Диана, которая в любую погоду бродила по лесам и охотилась на опасных хищных зверей. И за это люди ее почитали.

***

Рут приоткрыла дверь в гостевую комнату. Шторы у открытого окна из-за сквозняка затрепетали словно парус. Она вошла, закрыла дверь, и парус сразу сник. В полумраке комнаты Рут смутно различала шкаф, тумбочку и кровать. Ей бросилась в глаза постель, которой, похоже, никто так и не воспользовался. Клауса там не было. По-видимому, он до нее просто не добрался.

Она нашла его в кресле в садовой комнате. На столе стояли две пустые винные бутылки. Рубашка на нем была расстегнута, рукава засучены. Куртка валялась рядом с креслом на полу. Наверно ему стало жарко от всего выпитого им вина. Рут подошла к Клаусу поближе. Он сидел в кресле, запрокинув голову и раскинув руки. Открыто и беспечно как ребенок. Действовать так, как она задумала, оказалось совсем непростым делом. Рот Клауса был немного приоткрыт, и из уголка его губ стекала струйка слюны. И именно сейчас она вспомнила, как после рождения взяла его на руки и прижала к груди. От этих воспоминаний к горлу подкатил ком.

Рут наклонилась к левой руке Клауса и нашла там вену. Затем она взяла лезвие для бритвы и осторожно прикоснулась им к ней. Свободной рукой она прижала руку Клауса к подлокотнику кресла, и полоснула ему лезвием по вене. Он тихонько простонал во сне. Кровь моментально заполнила сделанный ей порез, потекла по руке и закапала на голубую обивку кресла.

Она отступила на другую сторону, споткнувшись об его куртку, валявшуюся на полу. Слезы текли по ее лицу. Эта куртка ему больше не понадобится. Больше никогда. Она еще несколько раз ударила ему лезвием по руке, вонзая его все глубже.

Рут никогда не предполагала, что у человека так много крови, и так много крови может из него вытечь. А она все текла и текла, не прекращая. Его рубашка, брюки, обивка кресла и ковер все пропиталось кровью. Ее выворачивало от вида крови, растекающейся по комнате.

Рут всунула Клаусу лезвие между пальцами правой руки. Лезвие держалось недолго, потому что пальцы разжались, и оно упало в лужу крови, скопившейся в складке его брюк. Кровь быстро поглотила лезвие, скрыв отпечатки ее пальцев.

Рут в полном изнеможении повалилась на кровать и сразу же уснула. В эту ночь она охотилась с богиней Дианой. На ней как на Диане была наброшена оленья шкура, и они вместе мчались по лесу. Но когда та натянула тетиву лука, чтобы убить косулю, это невинное бедное животное с белыми пятнышками, Рут отвела ее руку и стрела пролетела мимо. Это был дурной сон.

***

Днем труп Клауса выглядел еще ужаснее, чем она себе представляла. Вытекшая из него кровь запеклась и потемнела. Он сидел в кресле с застывшим выражением лица и приоткрытым ртом, почти весь залитый кровью.

Рут подошла к телефону и вызвала скорую помощь и полицию. Врач сделал ей успокоительный укол, а полицейские выразили соболезнование в связи с ужасным самоубийством ее сына. Санитары уложили упакованный в пластиковый мешок труп на носилки и отнесли его в машину. В морге врачи проведут вскрытие, чтобы зафиксировать смерть в результате самоубийства. У нее началась истерика при мысли о том, что там это тело будут опять резать. «Несчастный ребенок», — причитала она снова и снова, сама не зная, что она хотела этим выразить и кого хотела пожалеть.

***

Когда Анджей поздно вечером после концерта вернулся к Рут, он нашел ее сидящей на скамейке в полумраке сада. Тусклый свет узкого серпа луны освещал ее с головы до ног.

Он сел рядом с ней и опустил голову на ее плечо. Она погладила его по волосам. По ее щекам текли слезы и капали ему на голову.

Ее тело сотрясали рыдания. Не говоря ни слова, он обнял ее и стал гладить рукой по спине, все еще сотрясаемой рыданиями, чувствуя, что она понемногу успокаивается. 

— «Мой бедный ребенок», — тихонько произнесла она. «Мой несчастный малыш».

Он не прекращал ее нежно гладить по спине до тех пор, пока ей не стало легче. Она прильнула к нему, и он крепко обнял ее.

— «А где Клаус? – спросил Анджей, зарываясь носом в ее волосы.

— «Он ушел», — тихо ответила Рут. «Далеко. Очень далеко».

Голос Рут звучал убаюкивающе. «Далеко», — пробормотал он и закрыл глаза.

— «Далеко», — сказала она, взяла его руку и поцеловала ее.

— «Далеко, далеко, далеко, далеко», — повторила она.

Анджей больше не задавал ей вопросов. Да он и не хотел больше ничего знать. Он хотел только чувствовать, что она рядом. Вдыхать запах ее волос. Слышать ее дыхание. Он хотел быть только с ней.

Вот уже скоро осень позолотит кроны деревьев в курортном парке. Но еще есть время до того как холодный туман из долины Рейна доползет до пруда в курортном парке Баденвейлера, который даже зимой никогда замерзает.

Перевел с немецкого языка А.Н. Злобин